Любой язык имеет какую-то образность, не только русский. Очень богат в этом смысле санскрит.
Во-первых, сам по себе язык как средство общения зарождался в те времена, когда восприятие было поэтическим и более цельным, нерасчлененным, когда сознание еще не отделяло атрибут от субъекта и т.д. Такое мышление обязательно предполагало иносказание, метафору.
Во-вторых, каждое слово, которое что-то обозначает, а не только несет грамматическую функцию (как предлоги или союзы), имеет так называемую внутреннюю форму (термин А.А. Потебни), т.е. этимологически, на уровне исторического родства связано с другими словами. Так, обдумывая слово "город", мы можем почувствовать в нем родство с такими словами как "огород", "городить", "ограда", "ограждение" и прийти к выводу, что когда это слово появилось у славян, города представляли собой укрепленные, огороженные поселения.
В-третьих, любой язык заключает в себе не только образы, но и (в том числе на уровне грамматики) цельный образ мира, определенные представления о его устройстве, о пространстве и времени (гипотеза Сепира-Уорфа). Эти представления бессознательно прививаются человеку в процессе освоения им языка; язык как бы дает ему определенную сетку координат, расчленяя и упорядочивая в его глазах (т.е. сознании) окружающую действительность. Например, для носителей индоевропейских языков характерно образное восприятие времени как величины пространственной. Мы называем день "длинным" ("долгим") или "коротким", как дорогу, или нить, или отрез ткани. Мы смотрим на время как на путь и говорим о "прошлом" (том отрезке, который уже пройден) и "настоящем" (том, где мы стоим сейчас). Для нас такая "пространственная" модель времени привычна и настолько очевидна, что мы не задумываемся, что может быть как-то иначе. Эта модель закладывается в нас в раннем детстве, вместе с языком. А вот у индейцев, говорят, образность времени совсем иная. И наши привычные грамматические и семантические категории к их языку местами совсем не применимы.
